Свт.Иоанн Златоуст
СЛОВО К ЖИВШИМ ВМЕСТЕ С ДЕВСТВЕННИЦАМИ.
СЛОВО ПЕРВОЕ

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

9. Итак, будем всячески стараться, чтобы не подавать никакого повода к соблазну; но, если станут порицать нас несправедливо, будем убеждениями опровергать обвинения, и подражать святым, которые оказывали такую ревность о славе Божьей, что презирали собственную славу для Божьей. Не будем думать, безрассудно оставив и презрев все, будто для оправдания нашего достаточно, если мы скажем, что мы купили для девственницы одежду и обувь и хорошо устроили все прочее, относящееся к телесному ее спокойствию. А кто, скажете, будет заниматься нашими домашними делами, кто будет смотреть за имуществом, кто будет распоряжаться, когда мы находимся вне дома, а жены в нем нет? Ибо и это говорят, хотя вопреки прежнему и более постыдно, не заботятся ни о чем и не стыдятся, говоря все без разбора, подобно пьяным. Посему и мы не станем тяготиться, - хотя слова их таковы, что не заслуживают никакого ответа, - не станем тяготиться ответом, и кротко будем говорить с ними, пока не избавим их от этого опьянения, сколько возможно для нас. Я стыжусь и краснею, начиная опровергать те возражения, которые они не стыдятся говорить; однако, надобно перенести этот стыд для пользы не стыдящихся; ибо нелепо было бы, осуждая их за презрение к соблазняющимся братьям, самим нам по стыду оставлять без внимания их исцеление. О каких, скажи мне, говорится домашних делах, для наблюдения за которыми считаются необходимыми услуги девственницы? Разве есть у тебя множество иноземных и недавно купленных рабынь, которых нужно руководить и приучать к пряже и к другим работам? Или есть у тебя хранилища множества денег и драгоценных одежд и нужно, чтобы в доме постоянно сидел сторож, и глаза девственницы берегли их от злонамеренных слуг? Или часто даются обеды и пиршества, и нужно, чтобы дом был украшаем, а повара и служащие при трапезе находились под надзором девственницы? Или бывают разнообразные и непрестанные издержки, и нужно кому-нибудь постоянно наблюдать, чтобы одно тщательно сохранялось, а другое не исчезало из дома напрасно? Ничего такого не говорится, но только то, чтобы для себя она наблюдала за шкатулкою, одеждою и прочим скудным имуществом, чтобы накрывала на стол, постилала постель, зажигала огонь, омывала ноги и доставляла всякие другие удобства. И за такие малые и незначительные удобства мы будем переносить бесчестие, будем подвергаться таким укоризнам? Не гораздо ли лучше и легче исполнил бы эту службу брат? Мужчина от природы сильнее женщины, и в нуждах удобнее для нас, и не столько требует издержек. Женщина, принадлежа к более нежному полу, имеет нужду в более мягкой постели и в более тонкой одежде, и, может быть, также в служанке для нее самой, и не столько услуг доставляет нам, сколько сама требует от нас; а брат свободен от всего этого; если же и будет нуждаться в чем-нибудь, то будет нуждаться в одном и том же с нами; а это не маловажное удобство, когда живущие вместе пользуются не различными вещами, но одними и теми же, чего при девственнице не может быть. Так, во-первых, когда нужно мыться или случится телесная болезнь, тогда ни брат не может служить ей при этом, если не будет весьма бесстыден, ни сама она не позволит помогать себе; если же братья будут жить вместе, то они могут взаимно оказывать друг другу эти услуги. Также, когда нужно спать, то если девственница находится в доме, нужно иметь два ложа, две постели и два одеяла, и даже, если они благоразумны, две комнаты; а при братьях эти нужды уменьшаются, как одинаковые для них, ибо и комната одна, и изголовье одно, и ложе одно, и одеяла одни и те же достаточны будут для обоих; и вообще, если разобрать все потребности, то здесь найдешь великое удобство, а там - неудобство. Я не распространяюсь о непристойностях в доме, когда, например, вошедший в дом одинокого мужчины может увидеть развешенными женские башмаки и пояса, и головные повязки, и корзиночки, и прялку, и веретено, и гребни, и подножку, и многое другое, чего нельзя исчислить порознь. Если же при этом представишь богатую девственницу, то будет еще больше смеха. Во-первых, сожитель обращается среди толпы служанок, как подпевающий пляшущим распорядитель оркестра в хоре женщин; а что может быть постыднее и бесчестнее этого? Затем он терзается целый день, гневаясь на слуг за вещи, принадлежащие этой женщине; ибо он или должен молчать и, не обращая ни на что внимания, получать от нее выговоры, или, разговаривая и бранясь, позорить себя. И посмотри, что происходит. Тот, кому заповедано даже не приближаться к житейским делам, вмешивается не только в житейские, но и в женские дела; он, конечно, не откажется и женские принадлежности относить, и часто будет наведываться у серебряных дел мастеров, спрашивая, готово ли зеркало госпожи, сделали ли они фляжку, возвратили ли склянку; ибо все дошло до такого развращения, что многие из девственниц больше мирских занимаются этими принадлежностями. Оттуда опять он бежит к мироварителю поговорить об ароматах госпожи, а часто из излишнего усердия при этом не преминет и обидеть бедного; ибо девственницы употребляют и ароматы различные и драгоценные. Потом от мироварителя он идет к продавцу полотен, а от него еще к делателю навесов; ибо они не стыдятся поручать и эти мелочи, видя, что мужчины вполне слушаются их и бывают благодарны им за приказания более, нежели другим за услуги. Затем опять, если нужно приготовить что-нибудь для переносного навеса, они без обеда дожидаются до самого вечера, оставаясь в мастерских. И не только этим странным они занимаются, но бывают обременительны и для несчастных слуг, и много причиняют им оскорблений с негодованием и криком. Представь же, сколько бывает отсюда нареканий; потому что слуга оскорбленный, и особенно за такие вещи, не находя никакого другого способа отомстить оскорбившему, делает это языком и тайным порицанием, не щадя никого, кто может подпасть его гневу, но предается этому мщению с такой крайностью, какая именно свойственна слуге, так оскорбленному и находящему в том единственное утешение в своей злобе на оскорбившего. Но живущий вместе с бедной, скажете, не станет обращаться к серебряных дел мастерам (ибо не позволит бедность), не будет ходить к продавцам ароматов. Однако он часто будет посещать башмачников, ткачей, портных и красильщиков. И нужно ли излагать все безобразие, например, когда такие люди входят в дома для покупки прялки и пряжи, когда ходят по площади, отыскивая того же самого? Это бывает в домах; а на площадях они подвергаются еще большему осмеянию. 10. А какой бывает срам в церкви, этого и сказать невозможно. Как будто для того, чтобы никакое место не оставалось незнающим их бесчестия и рабской услужливости, они и в этом святом и страшном месте обнаруживают все свое невоздержание; и, что всего прискорбнее, они еще восхищаются тем, чего следовало бы стыдиться. Встречая своих девственниц у дверей и заменяя для них евнухов, они расталкивают других и, шествуя впереди, величаются перед глазами всех и не стыдятся, но еще хвалятся этим; и в самое время приношения страшных тайн они из угодливости оказывают им много услуг, подавая многим видящим повод к соблазну. А те, бедные и несчастные, вместо того, чтобы удерживать их от такой угодливости, еще услаждаются и величаются этим. Подлинно, если бы кто захотел произнести против этих женщин или их угодников обвинение, то мог ли бы найти тягчайшее того, что они обнаруживают свое невоздержание перед множеством свидетелей и поступают непристойно перед глазами всех? Нужно ли говорить о том, сколько в самых церквах происходит беспорядков из угождения этим женщинам, сколько дел Божьих пренебрегается многими, чтобы они не оскорбились? И что я говорю: не оскорбились? Если кто-нибудь только посмотрит на них угрюмо и неприятно, то (их угодники) скорее готовы перенести все, нежели допустить их терпеть это. Впрочем, доколе и мы будем заниматься непристойным, рассказывая все дела их? Не это мы предположили себе; и нужно было бы нам много и долго говорить, чтобы рассказать все; или лучше, рассказать все невозможно, хотя бы мы и хотели; но, избрав немногое из многого, мы и так уже достаточно распространили речь. Мы стремились не к этому, но и об этом упомянули невольно, чтобы, хотя немного удержать тех из слушателей, которые имеют ум; а теперь нужно предложить увещание и молитву. Итак, прошу и увещаю и припадаю к коленам вашим, и всячески умоляю: убедитесь, отстанем от этого опьянения, будем владеть сами собой и сознавать честь, какую Бог даровал нам, и послушаем Павла, который взывает: "не делайтесь рабами человеков" (1 Кор. 7:23), и перестанем раболепствовать женщинам к общей для всех нас погибели. Христос желает, чтобы мы были доблестными воинами и подвижниками. Он вооружил нас духовным оружием не для того, чтобы мы услуживали недостойным девам, чтобы обращались около пряжи, ткани и подобных рукоделий, чтобы сидели близ прядущих и ткущих женщин, чтобы проводили весь день, внедряя в свою душу женские нравы и речи, но чтобы мы отражали враждебные нам невидимые силы, чтобы поражали предводителя их дьявола, чтобы прогоняли свирепые полки демонов, чтобы разрушали их укрепления, чтобы, связав "мироправителей тьмы" (Ефес. 6:12), отводили их в плен, чтобы обращали в бегство духовные силы зла, чтобы дышали (против них) огнем, чтобы были готовы и приготовлены на ежедневную смерть. Для этого Он облек нас в "броню праведности", для этого опоясал нас поясом "истины", для этого возложил на нас "шлем спасения", для этого обул ноги наши "в готовность благовествовать мир" и вручил нам "меч духовный", для этого воспламенил огонь в душах наших (Ефес. 6:14-17). Итак, скажи мне: если бы ты увидел, что кто-нибудь из воинов, одевшись в шлем, поножи, броню, взяв меч, копье, щит, лук, стрелы, колчан, когда труба уже громко трубит и вызывает всех вперед и, когда враги дышат сильной яростью и готовы разрушить город до основания, бежит не вперед к воинскому строю, а уходит домой и садится с этим оружием около женщины, то не пронзил ли бы ты его мечем, если бы можно было, не говоря с ним ни слова? Если же ты исполнился бы такого гнева, то какими, думаешь ты, оказываются перед Богом дела, гораздо непристойнейшие этих? Ибо те дела столько постыднее и непристойнее этих, сколько наша война тяжелее, и враги сильнее, и награды за войну больше, и вообще все столько отличнее, сколько истина отличается от тени. Не будем же расслаблять свою крепость и разрушать свои силы такими беседами; ибо отсюда происходит невыразимое и великое зло для душ наших. А что (сказать), если мы даже не чувствуем этого, опьяняемые пристрастием? Это ужаснее всего, что мы даже и не сознаем, как мы расслабеваем и делаемся мягче всякого воска. Как тот, кто, поймав льва, взирающего гордо и грозно, отрежет у него гриву, вырвет зубы и острижет ногти, делает презренным, смешным и даже для детей преодолимым того, кто был страшен и непреодолим и потрясал все одним рычанием; так точно и эти женщины всех, кого привлекут к себе, делают удоболовимыми для дьявола, изнеженными, раздражительными, безрассудными, гневливыми, дерзкими, непристойными, низкими, неблагородными, бесчеловечными, раболепными, подлыми, наглыми, болтливыми, и вообще все женские дурные нравы передают и внедряют в их души. 11. Невозможно, чтобы живущий с женщинами так пристрастно и занимающийся беседами с ними не был каким-нибудь сплетником и болтуном и легкомысленным. Станет ли он говорить о чем-нибудь, он говорит все о пряжах и тканях, так как язык его заражен свойством женских речей; станет ли делать что-нибудь, делает с великим раболепством, так как он далеко уклонился от свойственной христианам свободы и сделался неспособным ни к какому великому делу. Если же такой человек неспособен к житейским и гражданским делам, то гораздо более - к великим духовным, которые требуют столь доблестных мужей, что намеревающиеся приступить к ним не могут и касаться их, если не сделались из людей ангелами. И не только сами они впадают в такое зло, но и для сожительниц своих служат причиною развращения нравов. Как сами старающиеся угождать девственницам не занимаются надлежащею деятельностью: так и те из-за них уклоняются от своего надлежащего пути, воздавая им это злое и пагубное возмездие. Они и тщательнее украшают себя, и много заботятся об изящной одежде и походке, и весь день болтают о пустых предметах; ибо, видя, что (сожители их) услаждаются этими непристойными нравами и речами, они стараются делать все, чем можно было бы удержать их пленниками. Но если мы, немного воздержавшись, обуздаем самих себя, то принесем пользу и им, и себе самим, и всем другим; и как теперь мы делаемся виновными в погибели многих, так тогда получим награду за спасение всех, и чем теперь пользуемся постыдным образом, тем тогда будем пользоваться с великой честью. Для чего, скажи мне, ты хочешь быть почитаемым от женщин? Весьма недостойно духовного мужа желание такой чести; между тем и она будет достигнута тогда, когда мы не станем искать ее. Обыкновенно человек презирает угождающих ему, а уважает тех, которые не льстят ему; такое настроение особенно свойственно женскому полу. Женщина бывает недовольна, когда льстят ей, больше всех уважает тех, которые не хотят преклоняться и покоряться неуместным ее желаниям: в этом вы можете быть мне свидетелями. Теперь не только посторонние, но и сами сожительницы смеются над вами, если не явно, то в своей совести, и хвалятся этою жестокой властью (над вами); а тогда они будут уважать всех вас и удивляться вашей свободе. Если же не верите словам нашим, то спросите их самих, кого они больше хвалят и одобряют: раболепствующих им, или господствующих над ними, покоряющихся и все делающих и терпящих из угождения им, или не допускающих ничего такого, но стыдящихся повиноваться дурным их приказаниям? - и, если они захотят сказать правду, то, конечно, скажут, что - последних; или лучше, здесь не нужно и ответа, когда дела говорят это. Но, скажете, сожительствующий для удовольствия переносит все это, услаждаясь лицезрением девственниц. Даже если бы и было так, по этому самому и следовало бы ему удаляться; вам теперь достаточно доказано, что не в этом удовольствие, а в противном, в том, чтобы не наслаждаться таким лицезрением; присоедини еще и утешение совести: обыкновенно ничто так не утешает нас, как добрая совесть и благие надежды. Но ты ищешь в этом спокойствия? Однако доказано, что и оно легче достигается, когда будет жить вместе с тобою брат. Теперь ты нисколько не отличаешься от раба и, ища спокойствия, находишь жесточайшее рабство; а тогда ты станешь вне этого рабства и будешь в числе повелевающих, а не покоряющихся. Итак, если там бывает вместо удовольствия скорбь, вместо славы стыд, вместо свободы рабство, вместо спокойствия труд, и кроме того оскорбление Бога, погибель, соблазны, вечное наказание и лишение бесчисленных благ; здесь же - все противоположное, слава, честь, удовольствие, дерзновение, свобода, спасение душ, наследие царства и избавление от наказания, то почему нам не предпочесть последнее первому? Я не знаю, если только кто не желает решительно погубить сам себя; потому что после уже не будет нам ни оправдания, ни прощения. Если и без всего этого нам следовало бы переносить все для славы Божьей, то, когда можно получить и здешние блага и сподобиться будущих благ, а мы, подавая повод к богохульству, вместе с тем губим и самих себя, кто спасет и избавит нас от назначенного за это наказания? Никто. 12. Итак, представляя себе все это, обратимся хотя теперь, наконец, к спасению душ наших. Если же отстать от долговременной привычки кажется несколько трудным, то предоставим все дело силе рассудка вместе с благодатью Божьей, и, убедившись, что, если мы положим только начало делу, то не увидим потом никакой трудности, таким образом, и восстанем против этой привычки. Ибо, если ты воздержишься десять дней, то потом легче перенесешь двадцать дней, а затем вдвое столько, потом, простираясь вперед, ты, наконец, не будешь и чувствовать трудности, бывшей в начале, но весьма трудное дело найдешь весьма легким и приобретешь себе другую привычку, и признаешь такую перемену удобною не только по (новой) привычке, но и по благим надеждам. Тогда и девственницы будут больше уважать тебя, и Бог еще прежде них одобрит, и все люди прославят, и ты будешь жить жизнью, исполненной великой свободы и великого удовольствия; ибо что может быть приятнее, как освободиться от угрызений совести, прекратить постоянную борьбу с похотью, с великой легкостью сплетать прекрасный венец целомудрия, свободными очами взирать на небо и чистым голосом и сердцем призывать Владыку всех? Ни один узник, освободившись от уз, смрада и прочих бедствий темницы, или лучше, ни один слепой, прозрев и увидев этот приятный свет, не радуется, не веселится и не восхищается столько, сколько тот, кто мог освободиться от этого рабства. Подлинно, гораздо приятнее света освобождение от этого подчинения и несноснее всякого мрака страдание от этого рабства и этих уз. Впрочем, для чего распространяться о свойствах той и другой жизни, из которых одна исполнена унижения, скорби, вреда и великого расслабления, а другая - свободы, удовольствия, пользы и великого целомудрия? Никакое слово не может изобразить их, а (может показать) одно только испытание на деле. Тогда вы хорошо узнаете, от каких вы избавились зол, какую приобрели жизнь, когда захотите убедиться в словах наших на деле; тогда и убедитесь, когда проверите сказанное самыми делами. Если же вы еще не довольствуетесь этим и не верите словам нашим, то спросите тех, которые некогда находились в этом рабстве, но потом вдруг избавились и достигли прекрасной свободы, и тогда вы узнаете пользу этого увещания. Так и Соломон, когда пристрастился к житейским вещам, считал их великими и дивными и весьма заботился о них, созидая великолепные дома, приобретая бесчисленное множество золота, собирая отовсюду сонмы музыкантов и разнообразные толпы поваров и служащих при трапезе, обильно доставляя своей страсти приятность от дубрав и удовольствие от красивых тел, и пролагая себе, так сказать, все пути к веселью и наслаждению; но когда он немного воспрянул от этого и, как бы из какой-нибудь мрачной пропасти, воззрел на свет любомудрия, тогда произнес это высокое и достойное небес изречение: "суета сует - все суета" (Еккл. 1:2). Такой и еще высший приговор об этом непристойном удовольствии произнесете и вы, если захотите, когда немного отстанете от дурной привычки. Притом Соломон, живший в древние времена, и не был обязан к весьма строгому любомудрию; ибо древний закон не запрещал роскошествовать и наслаждение прочими удовольствиями не называл излишним и тщетным; однако, и при всем этом он увидел их бесполезность и познал великую их суетность. А мы призваны к лучшему образу жизни, стремимся к высшему совершенству и обрекли себя на важнейшие подвиги; ибо, что иное заповедало нам, как не то, чтобы жить подобно горним силам, духовным и бестелесным? Посему, не стыдно ли и не достойно ли великого наказания - оказываться гораздо хуже его и не только не возвышаться над дозволенными (удовольствиями), как он, но и предаваться запрещенным и навлекающим на нас невыносимое мучение? Подлинно, питать в душе порочную любовь, с вожделением смотреть на женщину, любоваться чужою красотою, срамить себя самого, а более немощным вредить и подавать много поводов (к укоризне) язычникам и иудеям, соблазнять своих и чужих, содействовать великому унижению славы Божьей и принимать на себя раболепное служение, вмешиваться в суету житейских дел, дарованную нам свободу предавать дьяволу и вместо нее подвергаться тягчайшему подчинению, делаться предметом смеха для друзей и предметом порицания для врагов, навлекать дурную молву на общество церковное, посрамлять почтенное достоинство девства, доставлять множество предлогов склонным к распутству и причинять еще больше этого других зол (ибо невозможно усмотреть и изобразить словом все, чему подвергаются такие люди на самом деле), - это принадлежит к числу дел, строго запрещенных и навлекающих невыносимое наказание. Таким образом, если в том и есть какое-нибудь малое удовольствие, мы, противопоставляя ему все это, осмеяние, стыд, подозрение от многих, осуждение, насмешки, порицания, червь не умирающий, тьму кромешную, огонь неугасающий, скорбь, воздыхание, скрежет зубов, узы неразрешимые, и положив это как бы на чашку весов и сравнив одно с другим, устранимся хотя теперь наконец от такой тягчайшей и гибельной заразы, чтобы нам отойти туда с светлыми венцами и получить возможность свободными устами сказать Христу: "для Тебя и Твоей славы мы презрели свою привычку, преодолели удовольствие, привели в сокрушение свою душу и, отвергнув всякое пристрастие и предубеждение, Тебя и любовь к Тебе предпочли всему". Таким образом, мы принесем пользу себе самим, принесем пользу и жалким сожительницам, принесем пользу и соблазняющимся, станем близ самых мучеников и получим первое место; ибо не ниже подвизавшихся величайшими подвигами и переносивших жестокие мучения ставлю я того человека, который, быв предан давней похоти и привержен к какой-либо приятнейшей и застарелой привычке, потом по страху Божию расторгает эти узы и прибегает к воле Божьей. Подлинно, одно из труднейших дел - отвергнуть пристрастие и старую привязанность, расторгнуть многосложные соблазны, окрылиться и вознестись до сводов небесных. Как у мучеников тяжел подвиг, так и у этих бывает продолжительная скорбь. Потому и венцы их одинаковы, что и подвиги их подобны. Если "если извлечешь драгоценное из ничтожного, то будешь как Мои уста" (Иер. 15:19), то и освободивший самого себя и избавивший весьма многих других от осуждения, представь, какую получит награду, и, окрыляясь надеждою воздаяний, презри дурную привычку, чтобы тебе, протекши настоящую жизнь согласно с волей Божьей, с чистой совестью увидеть там свою (возлюбленную) и насладиться святейшим собеседованием с ней; ибо по истреблении телесных страстей и угашении гибельной похоти там не будет никакого препятствия мужчинам и женщинам быть вместе, когда прекратится всякое порочное воззрение и все, вводимые в царство небесное, будут в состоянии вести жизнь ангелов, этих духовных сил, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, честь, держава во веки веков. Аминь.